Неточные совпадения
Тут надобно вести себя самым деликатнейшим манером, действовать самым искусным образом, а она сделала так, что эта приезжая дура, эта заносчивая тварь, эта ничтожная провинциалка, потому только, что она какая-то там вдова
майора и приехала хлопотать о пенсии и обивать подол по присутственным местам, что она в пятьдесят пять лет сурьмится, белится и румянится (это известно)… и такая-то тварь не только не заблагорассудила явиться, но даже не
прислала извиниться, коли не могла
прийти, как в таких случаях самая обыкновенная вежливость требует!
Он, конечно,
пришел познакомиться с русскими, редкими гостями здесь, как и тот
майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня утром доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир, с двумя экипажами и с осьмью лошадьми.
Он
прислал А. Писарева, генерал-майора «Калужских вечеров», попечителем, велел студентов одеть в мундирные сертуки, велел им носить шпагу, потом запретил носить шпагу; отдал Полежаева в солдаты за стихи, Костенецкого с товарищами за прозу, уничтожил Критских за бюст, отправил нас в ссылку за сен-симонизм, посадил князя Сергея Михайловича Голицына попечителем и не занимался больше «этим рассадником разврата», благочестиво советуя молодым людям, окончившим курс в лицее и в школе правоведения, не вступать в него.
Майор зачастил. Каждый раз,
приходя в аббатство, он приносил бутылку рома, а чаю через каждые две недели фунт. Такое уж он, по-видимому, придумал «положение». Вдова радовалась, что дело идет на лад, и все дальше углублялась в матримониальные мечты.
— О, поди-ка — с каким гонором, сбрех только: на Кавказе-то начальник края
прислал ему эту, знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там — отдыхал от сих мыслей, — таким шутовским манером всю книгу и исписал!.. Ему дали генерал-майора и в отставку прогнали.
По-моему, нельзя не иметь этого в виду, ибо если не устроиться как следует в надзвездных сферах, то непременно
придет генерал-майор Отчаянный (по-французски Мак-Магон), крикнет: а кто вам, такие-сякие, разрешил не в свое дело нос совать… брысь все!
— С кого прикажете получить? — пробормотал
майор, сильно опьяневший к этому времени и выигравший что-то рублей 8. — Я
прислал уже больше 20 рублей, а выиграл — ничего не получаю.
Так, например, один служащий
майор, близкий родственник Виргинского, совершенно невинный человек, которого и не приглашали, но который сам
пришел к имениннику, так что никак нельзя было его не принять.
— Что прислуга?.. Они не понимают ничего!.. — отозвался
майор и затем, подумав немного, присовокупил: — Мне иногда, знаете, когда бывает очень грустно,
приходит на мысль идти в монахи.
— Они претензию показывают, разве вы не знаете? Им, разумеется, не удастся: кто поверит каторжным? Станут разыскивать зачинщиков, и если мы там будем, разумеется, на нас первых свалят обвинение в бунте. Вспомните, за что мы
пришли сюда. Их просто высекут, а нас под суд.
Майор нас всех ненавидит и рад погубить. Он нами сам оправдается.
Придя ко мне на чай, он сначала рассмешил всю казарму, рассказав, как поручик Ш. отделал утром нашего плац-майора, и, сев подле меня, с довольным видом объявил мне, что, кажется, театр состоится.
В дороге от У-горска до нашей крепости их не брили, и они обросли бородами, так что когда их прямо привели к плац-майору, то он
пришел в бешеное негодование на такое нарушение субординации, в чем, впрочем, они вовсе не были виноваты.
Там всегда подымается какой-нибудь насущный острожный вопрос, толкуется о том, о сем, разбирается иногда какой-нибудь слух, часто нелепый, но возбуждающий необыкновенное внимание этих отрешенных от мира людей; то, например,
пришло известие, что нашего плац-майора сгоняют долой.
Когда пал прежний Гнедко, никому и в голову не
пришло, даже и
майору, обвинить в чем-нибудь Романа: воля божия, да и только, а Роман хороший кучер.
— А вот горох поспеет — другой год пойдет. Ну, как
пришли в К-в — и посадили меня туда на малое время в острог. Смотрю: сидят со мной человек двенадцать, всё хохлов, высокие, здоровые, дюжие, точно быки. Да смирные такие: еда плохая, вертит ими ихний
майор, как его милости завгодно (Лучка нарочно перековеркал слово). Сижу день, сижу другой; вижу — трус народ. «Что ж вы, говорю, такому дураку поблажаете?» — «А поди-кась сам с ним поговори!» — даже ухмыляются на меня. Молчу я.
Когда
пришли в крепость, все было, как предвидел
майор. Марья Дмитриевна накормила его и Бутлера и еще приглашенных из отряда двух офицеров сытным, вкусным обедом, и
майор наелся и напился так, что не мог уже говорить и пошел к себе спать. Бутлер, также усталый, но довольный и немного выпивший лишнего чихиря, пошел в свою комнатку, и едва успел раздеться, как, подложив ладонь под красивую курчавую голову, заснул крепким сном без сновидений и просыпания.
Покуда не съел его
майор, никому и на мысль не
приходило сказать, что Топтыгин дурак.
«Послушай, голубушка, — говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки, — ты
приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет
майор Ковалев? тебе всякий покажет».
Дав отдохнуть полчаса,
майор Ф. повел нас далее. Чем ближе мы подходили к Попкиою, тем становилось труднее и труднее. Солнце пекло с какою-то яростью, будто торопилось допечь нас, пока мы еще не
пришли на место и не спрятались от жары в палатки. Некоторые не выдержали этой ярости: едва бредя с опущенною головою, я чуть не споткнулся об упавшего офицера. Он лежал красный, как кумач, и судорожна, тяжело дышал. Его положили в лазаретную фуру.
«Что ж стучаться-то, тревожить понапрасну, — подумал себе
майор, — стало быть, ее там нет… Только один лишний скандал… Нечего и спрашивать!.. А кабы ночевать осталась или заболела, так
прислали бы сказать»…
Майор, запахнув халатик, подкрался на цыпочках к двери и осторожно заглянул на дочь из своей комнаты. Тревога отеческой любви и вместе с тем негодующая досада на кого-то чем-то трепетным отразились на лице его. Нервно сжимая в зубах чубучок своей носогрейки,
пришел он в зальце, где сидела Нюта, не замечавшая среди горя его присутствия, и зашагал он от одного угла до другого, искоса взглядывая иногда на плачущую дочку.
Майор просто в отчаяние
пришел.
Зато в это время, среди всяческих горечей, довелось
майору познать и сладость маленького утешения: Болеслав Казимирович Пшецыньский не только не отказался от посланного ему билета, но еще
прислал за него, сверх платы, три рубля премии, при очень милой записке, в которой благодарил Петра Петровича за оказанное ему внимание и присовокуплял, будто почитает себя весьма счастливым, что имеет столь прекрасный случай оказать свое сочувствие такому истинно благому и благородному делу, как просвещение русского народа.
Форов провел эту ночь у Подозерова;
майор как
пришел, так и завалился и спал, храпя до самого утра, а Подозеров был не во сне и не в бдении. Он лежал с открытыми глазами и думал: за что, почему и как он идет на дуэль?..
Майор еще раз повторил обещание
прийти, и действительно
пришел в назначенный вечер к Евангелу вместе с Катериной Астафьевной, которой
майор ничего не рассказал о своих намерениях, и потому она была только удивлена, увидя, что неверующий Филетер Иваныч, при звоне к вечерне, прошел вместе с Евангелом в церковь и стал в алтаре.
На другой день после этой беседы, происходившей задолго пред теми событиями, с которых мы начали свое повествование,
майор Форов, часу в десятом утра,
пришел пешком к отцу Евангелу и сказал, что он ему очень поправился.
Но, к сожалению, она не застала
майора дома: служанка
майора сказала ей, что за ним час тому назад
приходил слуга из Борисоглебской гостиницы.
Трафилось так, что лучше нарочно и первостатейный сочинитель не придумает: благоволите вспомнить башмаки, или, лучше сказать, историю о башмаках, которые столь часто были предметом шуток в наших собеседованиях, те башмаки, которые Филетер обещал принести Катерине Астафьевне в Крыму и двадцать лет купить их не собрался, и буде вы себе теперь это привели на память, то представьте же, что
майор, однако, весьма удачно сию небрежность свою поправил, и идучи, по освобождении своем, домой, первое, что сделал, то зашел в склад с кожевенным товаром и купил в оном для доброй супруги своей давно ею жданные башмаки, кои на нее на мертвую и надеты, и в коих она и в гроб нами честно положена, так как, помните, сама не раз ему говорила, что „придет-де та пора, что ты купишь мне башмаки, но уже будет поздно, и они меня не порадуют“.
Александра Ивановна Синтянина едва только через несколько дней после происшествия узнала об исчезновении Ларисы и Форовой, и то весть об этом
пришла на хутор чрез отца Евангела, который, долго не видя
майора, ходил осведомляться о нем, но его не видал, а только узнал о том, что все разъехались, и что сам
майор как ушел провожать жену, с той поры еще не бывал назад.
Приходит майор, с ним двое чиновных. Князь в гостиной во всем параде: в пудре, в бархатном кафтане, в кавалерии. Вошли те, а он чуть привстал и на стулья им не показывает, говорит...
4-я поселенная рота толпою
пришла в штаб; здесь отыскали и поймали
майора Кутузова, лекаря Гутникова, аудитора Симкова, аптекаря Ропольда и полицеймейстера Парфенова, и посадили их на полковую гауптвахту.
Из Москвы
пришло известие о смерти любимой старшей сестры Павла Семеновича, Екатерины Семеновны, вдовы генерал-майора Похвиснева, — тело покойной должны были привезти в Оленино и похоронить в фамильном склепе.
Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом
пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к
майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно-судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.